НЕДЕЛЯ ПЕРВАЯ
Представьте себе старую сказку.
Лишь недавно кончилось лето, и мало-помалу вступающий в свои права пан Вжесень (сентябрь, как говорят на востоке) уже тронул своей дождливой рукой зеленые листья, превращая их в золотистые, словно царь Мидас. И если человек взлетит, как птица, он увидит прекраснейшее из полотен: серебром бежит тонкая лента реки меж зелено-золотых, как изумрудное кольцо князя, берегов, расстилаются вокруг широкие колосящиеся поля, раскидывают свои ветви могучие древа в непроходимых лесах… Серые ниточки дорог от темных точек хуторов стремятся разными маршрутами, переплетаются и расходятся, но все ведут к прекрасной жемчужине Великого княжества Литовского – славному Гродно.
Опустимся же вместе с сим человеком птицей и мы на островерхую крышу городского собора и, свесив ноги над землей, замрем в немом трепете сердца, смотря, как поднимается над миром ласковое и теплое солнце, разгоняющее тьму и вселяющее в сердца людские радость. Увидим мы, как наливаются яркими красками прекрасные картины переплетения мира Господнего и творений рук человеческих, и вслушаемся в хвалебное песнопение птиц, воспевающих поднимающуюся зорьку.
Но не только птиц услышим мы: рассветные лучи будят и горожан. Просыпаются пекари и монахи, расталкивает подмастерье кузнец, сладко потягиваясь, поднимается швея. А вот и тяжелый лязг открывающихся ворот – он перекрывает все звуки. Почему так рано? Но нам с высоты видно, как придерживая взмыленных коней, по ту сторону славного Гродно ждут несколько одетых в сияющие в лучах доспехи благородных панов, полукругом ставших вокруг вислоусого мужчины в одеждах цветов великого князя. Мы видим, как они минуют врата мимо склонившихся в поклонах стражников, стыдящихся скромности своего облачения, и протирающих глаза заспанных нищих в вонючем рубище. Мы видим, как гордая кавалькада галопом мчится по пока еще пустынным улицам, минует Каменную площадь, на которой нет ни души, и останавливается у одного из немногих двухэтажных каменных домов, огражденного от всего мира высоким забором.
Караульный, узрев прибывших, отбрасывает недообглоданный сухарь, спеша открыть ворота. Мимо старых дубов и молодых клумб с цветами, мимо приусадебных построек следуют верховые, пока не останавливаются перед входом в дом. Старый каштелян, помнящий многих князей и градоначальником, спрашивает негромко княжьего человека и, удовлетворенный ответом, проводит его в дом. Туда нашим глазам не проникнуть, но последнее, что слышим мы, это исполненная достоинства речь: «Герольд Великого князя к градскому солтысу Тышкевичу».
Что же, коли на то их воля, то пущай пообщаются без лишних глаз, а мы подождем.
…А теперь представим себя через восемь квадрансов после того визита, либо же спустя два часа – кто как время считать привык. На Каменной площади уже раскинулась ярморочка, голосят продавцы да покупатели, и гомон их складывается порой в презабавный разговор:
- Мясо, свежее мясо!
- А из кого!
- Настоящий бойцовский пес из земель тевтонских!
- Так он же железный!
- Смотри, прямо как мой Маркусь!
- Спелый, сочный! Так сам бы и съел!
- И сколько?
- Подайте медяшку Христа ради…
- Что-то мало…
- А дрынищем по спинищам за такое не хочешь!?
Но вот раздается густой звук трубы и все словно замирают. Медленно, величаво, охраняемые рыцарями с обнаженными мечами, из дома градоначальника выступают пан Тышкевич, выглядящий непривычно-задумчиво, и незнакомец в немного пыльном красно-белом табарде дома Гедыминовичей. Мимо склонившихся в поклонах горожан, мимо лотков с мясом и кожами, скарбом и утварью, под лай никак не умолкающего подзаборного пустобреха они поднялись на невысокий дощатый помост.
Это маленькое сооружение было сердцем города: здесь казнили, клялись, оглашали указы сообщали городские новости.
- Ти-ихо!, - громкий голос солтыса прокатился над площадью, ударился о каменные стены окрестных домов и вернулся еще более громким, - Достойные жители Гродно! Ныне у нас прискорбное время, когда нет князя над нами, нет единой головы. Добро ли это? Любой из нас скажет – нет! И Великий князь Ягайло услышал наши стенания, плач детей, оставшихся без отца. И ныне благородный пан Сокол-Ясинский озвучит волю нашего правителя, да будет имя его воспето в веках!
Вислоусый пан Сокол, подстриженный под горшок, прокашлялся и взглянул на услужливо развернутую служкой бумагу, внизу которой мерно раскачивались три тяжелых печати. Голос его, низкий и рокочущий, заставлял вспомнить недавний звук трубы:
- Я, Великий князь Ягелло, сердцем радею за прекрасный Гродно и горюю, что ныне он остался без направляющей руки того, кого мог бы назвать своим князем. Я мог бы сам назвать его имя, но любовь моя к гродненцам огородила меня от шага такого. Град сей, разумный и достойный, много больше пользы принесет, ежели сам из своих рядов назовет того, кто достоин властвовать им и служить мне.
Но не желая, чтобы каждый, в ком течет благородная кровь, решил попытать счастья и тем вверг город в смуту всех против всех, я самолично избрал пятерых наиболее достойных. И я уверен, что гродненцы с моим выбором согласятся: ибо если не они, то кто?
Этими достойными шляхтичами будут…
Герольд словно специально взял паузу, и тишина стала прямо-таки осязаемой. Никто не ожидал такого развития событий, и все ждали, что будет дальше. Даже псы, и те замолкли. Наконец пан Сокол сделал шаг вперед, к самому краю помоста, и громко отчетливо прокричал:
- Пан Казимир Будикидович!
- Пан Болеслав Вилковский!
- Пан Антони Волкович!
- Пан Эугениуш фон Корф!
- Пан Яцек Юхнович!
- Да здравствуют шановны паны, избранники княжьи!, - Тышкевич стал рядом с герольдом, - Гродно счастливо оказанной милости, и мы сами бы не нашли более достойных кандидатов! Слава Великому князю Ягайло!
- Слава! Слава!, - на разные голоса послушно откликнулась толпа.
Взмах руки Сокола остановил крики:
- Это еще не все! Выбирать князя будет градский Сеймик, но и я, и архиепископ также объявят свое мнение. Но! Четвертый голос будет принадлежать вам, гродненцы, и его у вас не отнять! Вы сами через пять седмиц прокричите, кто вам люб! Коли сойдутся поровну голоса, то еще через две седмицы мы снова услышим мнение! А если уж и тогда согласья не будет, то решит все Сеймик!
И сим я, Великий князь Ягелло, говорю: кто порядок в городе наведет, податковые поступления в казну увеличит, да бандитов изживет, тот заслужит пристальное внимание мое! Архиепископ же Ченстоховский Бодзанта просил меня донести до вас его благословение и речь о том, что добрый христианин и миссионер, крестящий людей в веру Христову, будет ему боле всего угоден!
Повелеваю! С сегодняшнего дня настало время действия, но не ожидания! И да хранит вас то, что вам ближе всего! Да будет так!
Толпа, и мы вместе с ней, взорвалась восторженными овациями и славословиями князю, солтысу и избранным. Но к середине дня все успокоилось, да и княжий посланец отбыл нести слова Ягайло другим. Народ по размышленью решил, что паны рубятся – у холопов чубы трещат, и ничего хорошего не ждал. Пан Боровец крыл всех руганью и недоумевал, почему не выбрали его. Пан Белецкий, говорили, тоже клял всех, и особенно немчуру-Корфа. Пан Кульчицкий громко посетовал, что вчерашним смердам вроде Юхновичей дали шанс стать князем. Святоши из храма, поговаривают, недовольны были избранием вчерашнего язычника Волковича. Только панов Будикидовича и Вилковского, кажется, особо не хулили – ну разве Айтварс Джургис в своей излюбленной манере прошелся по всем, да так, что нам стыд и совесть не позволят воспроизвести его слова.
В основном же замерший город ждал, что день грядущий ему готовит. Никто не верил, что гениальное великокняжеское решение будет реализовано без крови: где это видано, чтобы шляхта добровольно отступалась от таких перспектив? Всех ждало новое время, бурные, страшные, жестокие недели, ломающие одних и возносящие других.
Вы и правда хотите услышать эту историю? Итак…